Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? B какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я
становлюсь груб, зол и не похож на себя…
Эта грязь a déteint sur moi [отпечаталась на мне (франц.).], я сам
стал груб, я забыл, что знал, я по-французски уж не могу говорить, я чувствую, что я подл и низок.
Неточные совпадения
— Но не будем говорить. Извини меня, пожалуйста, если я был
груб с тобой, — сказал Левин. Теперь, высказав всё, он опять
стал тем, каким был поутру. — Ты не сердишься на меня, Стива? Пожалуйста, не сердись, — сказал он и улыбаясь взял его за руку.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он
груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он
стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я
стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же день как ни в чем не бывало — мало того: я был почти
груб в этот второй вечер, а он тоже как будто сух. Случилось это опять у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
От нестерпимого стыда он вдруг
стал еще более и уже нарочно
груб.
«Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина
стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был
груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой
стал ценить. Она
стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.
С тех пор я
стал с ним
груб, суров, хоть против воли...
К пяти часам он ослабел и уже обвинял во всем одного себя, ему казалось теперь, что если бы Ольга Дмитриевна вышла за другого, который мог бы иметь на нее доброе влияние, то — кто знает? — в конце концов, быть может, она
стала бы доброй, честной женщиной; он же плохой психолог и не знает женской души, к тому же неинтересен,
груб…
Он
стал раздражителен, почти
груб с нею, умышленно оставлял ее одну, говорил о тяжелых условиях жизни, а между тем на ее предложение ехать попытать счастье в Америку, как они предполагали ранее в Брюсселе, разражался злобным смехом.
Прибавьте к этому, что человек, о котором говорим, по верному местному определению, был «невразумителен»,
груб и самовластен, — и тогда вам
станет понятно, что он мог внушать и ужас и желание избегать всякой с ним встречи. Но простой народ с удовольствием любил глядеть, когда «ён садит». Мужики, побывавшие в Орле и имевшие счастье видеть ехавшего князя, бывало, долго рассказывают...